В Зеленогорске, посреди леса стоит величественное и красивое краснокирпичное здание – недостроенный санаторий ВМФ – одна из последних работ ленинградского архитектора Натальи Захарьиной. Дороги туда давно заросли, недострой охраняют, но нам удалось попасть туда и оценить архитектуру, она впечатляет.
Недавно проект «Город проектировщиков» организовал экскурсию «Город-сад Натальи Захарьиной», в рамках которой показали наиболее известные здания архитектора в Сестрорецке и Зеленогорске. Гидом выступил историк, искусствовед, ведущий специалист КГИОП и ИКОМОС Андрей Ларионов. Он также занимается присвоением статуса ОКН зданиям советского модернизма.
Перед экскурсией Андрей Ларионов прочитал интереснейшую лекцию о становлении и «смерти» модернизма в США и Европе, и как это течение повлияло на архитектуру советского государства, в частности, на проекты Натальи Захарьиной.
— В конце 2021 года организована совместная рабочая группа КГИОП и петербургского Союза архитекторов. Она занимается постановкой под охрану наследия советского модернизма. За два года существования рабочей группы удалось придать официально охранный статус шести ярким сооружением эпохи советского модернизма в Петербурге.
Работа продолжается, есть вероятность, что очередное заседание рабочей группы, на котором будут рассмотрен еще ряд объектов, пройдет уже в этом году.
На сегодняшней экскурсии мы посмотрим здания, которые не имеют охранного статуса. Пригородами еще даже не занимались, а с домами Натальи Захарьиной — отдельная сложность. Когда речь идет о наследии советского модернизма, который ставится под охрану, жилая застройка рассматривается в последнюю очередь. Потому что, даже индивидуальные проекты, как правило использовались повторно. Значит, здание уже не уникально. К тому же – это огромный пласт архитектуры. Добавим к этому, что еще не отсмотрен и не обработан материал по статусным общественным зданиям. К счастью, большинству зданий Захарьиной ничего не угрожает, они активно используются, многие прошли капремонт.
Смерть модернизма
Как писал архитектор и теоретик постмодернизма Чарльз Дженкс, мы можем точно датировать смерть архитектуры модернизма: «Новая архитектура» умерла в Сент-Луисе, Миссури, 15 июля 1972 года в 15 часов 32 минуты…». В это время был взорван (снесен) грандиозный модернистский жилой комплекс Pruitt-Igoe («Пруитт-Айгоу») почти на 3 тыс. квартир, построенный в середине 50-х годов по проекту японского архитектора Минору Ямасаки. Причина сноса достаточно банальная. Pruitt-Igoe был задуман и построен как комплекс социального жилья, но на протяжении почти 20 лет существования район полностью деградировал и стал рассадником криминала, даже полиция отказывалась туда приезжать. В конце 60-х дома начали расселять, но инвесторов для преобразования района не нашли, и решили снести.
Но утверждение Дженкса, что со взрывом «Пруитт-Айгоу» модернизм умер, конечно, метафора, и не соответствует действительности.
Постмодернисты, появившиеся в конце 60-х, которые вновь обращаются к человеку, критиковали модернизм за абстрактность идей. К началу 70-х художественная культура и архитектура подошли в определенном раздрае. Идеи модернизма извратились и были не пригодны к использованию здоровым обществом. С другой стороны, идеи гуманизма стали опасно сращиваться с понятием потребления, а постмодернизм, который как раз во многом эксплуатировал культ потребления, заявил о себе, как о пути к гуманизации.
Так ли антигуманистична архитектура модернизма? Наша сегодняшняя программа называется «Город сад» Натальи Захарьиной и рассказывает об ином пути модернизма – пути выхода из тупика Пруитт-Айгоу. Понятие «город сад» появилось раньше модернизма. Его концепцию сформулировали британцы еще в конце XIX века. Она предполагала, что люди должны жить в малых городах, соединяющих в себе черты деревни и города. Концепция отталкивалась от принципов соразмерности, комфортной среды, включенности здания в окружающий ландшафт. Идея города-сада повлияла на развитие архитектурной мысли.
Брутализм по-советски
В Советском Союзе процессы шли с отставанием лет на 20. Наша архитектура жила не по законам рынка, а по указаниям партии. И когда в 1955 году запретили колонны, но вновь разрешили ленточные окна, архитекторы включились, быстро освоили интернациональный стиль, а затем и брутализм. Максимально бруталистские здания у нас в основном появляются в 70-е и 80-е годы. Так что Дженкс поторопился хоронить модернизм в 1972-м. В этой архитектуре мы видим главные проблемы модернизма: несоразмерность, отчужденность, антигумантность, все также как было в Лондоне 50-х годов, ну и в Сент-Луисе. В свою очередь все это рождает вандализм, преступность и прочие социальные проблемы архитектуры брутализма. Все это благополучно переехало на отечественную почву.
В 70-е годы, после «похорон» модернизма, постепенно бруталисткая архитектура в Европе и Америке начала сходить на нет. Параллельно, но в рамках эстетики модернизма начали искать выходы из этой ситуации и вспомнили про концепцию «города-сада», которую модернисты (тот же Ле Корбюзье) провозглашали с самого начала. И стали различными способами пытаться воплотить ее в жизнь. Например, один из характерных приемов, который стал проявляться в архитектуре — использование ступенчатой формы (террасирование).
В СССР в 1970-е годы наблюдался тот же тренд. Но советская архитектура была не так свободна, как западная. И говоря про архитектуру советского модернизма, мы должны делать приличную скидку. Должны понимать, что эта архитектура вторичная, что она загнана в нечеловеческие условия официальных доктрин, жестко ограничена в использовании средств и материалов. Если ты придумал что-то интересное, и оно не сильно увеличивает стоимость, то это еще можно строить. И вся история архитектуры модернизма у нас строилась на этом.
Противостоять брутализму пытались за счет доступных нашим архитекторам средств и методов: создания разновысотного объема; террасного повышения; использования сложных планировочных структур; зонирование пространств вокруг зданий в пределах микрорайонов; использование существующего ландшафта (архитектурного и природного); усложнение пластики фасада и использование разнообразных и сложных цветовых решений. Есть примеры в Москве (Чертаново), в Петербурге — это экспериментальный 28-й квартал в Сосновой Поляне Евгения Полторацкого. Он застроен типовыми панельными домами. Поскольку застройка шла на территории бывшей усадьбы, то сохранена парковая структура с системой прудов, куда вплетены новые здания. Самое известное здание квартала — «Дом Змея» — сложная извивающаяся многосекционная структура. Внутри квартала расставлены дома-точки так, чтобы они отражались в зеркале прудов. Архитектор использовал разные цветовые решения для фасадов.
Наталья Захарьина
Наталья Захарьина самая яркая фигура в процессе гуманизации ленинградского модернизма, на этом пути она пошла гораздо дальше других. Что оказало на нее влияние? Я бы назвал три фактора: Царское Село, Средняя Азия и Евгений Левинсон — ее учитель. Царское Село – ее любимый пригород, где она жила. В Среднюю Азию она попала во время эвакуации, и южные черты в архитектуре, совершенно не свойственные Ленинграду, ярко проявились в ее творчестве.
Царское Село — это пригород, тот самый «город-сад», естественно сформировавшийся еще с XVIII века. Это тот случай, когда комфорт не тождественен потреблению. Когда комфортная среда, понятие комфорта располагается скорее в области духовных понятий, где есть гармония, соразмерность, фантастический художественный уровень окружающего пространства.
Что касается Левинсона, то она (будучи его ученицей) участвовала вместе с ним в проектировании Царскосельского вокзала, и могла видеть, как мастер работает с контекстом. Как архитектор XX века, создавая абсолютно свое индивидуальное произведение, дает вот этот импульс точной ассоциации: выходя из электрички в Царском Селе, и проходя через пропилеи, ты получаешь анонс предстоящей встречи с Чарльзом Камероном. Это чувство такта, но без утраты индивидуальности, это то, что ей дал Евгений Левинсон.
Главные точки концентрации ее работ — Царское Село, Сестрорецк и Зеленогорск.
Комплекс жилых домов на Детскосельском бульваре в Пушкине — самый титулованный ее проект, за который она получила государственную премию СССР. Он вбирает в себя все те приемы, которыми архитекторы стремились скрасить быт советского человека: разновысотность, ступенчатые террасы первых этажей, сложная планировочная структура квартала, учет рельефа, и супер сложное пластическое решение фасада. А еще, использование любимых Захарьиной бассейнов. Конечно, в процессе эксплуатации эта красота немножко размывается, тем не менее, это пример высокой архитектуры.
Другой царскосельский проект Захарьиной – студенческий городок ЛИИЖТа 1981 года с теми же приемами со сложностью рельефа и пр. С одной стороны, есть отсылка к старому модернизму, с другой — использование арок и кирпича, что стало модным к концу 70-х — началу 80-х.
Яркий пример в Петербурге – комплекс крематория на Шафировском проспекте. Легкий, светлый, но строгий. Опять же соразмерность, созерцательность; центральная часть занята сосновой рощицей, вокруг — низкоэтажные здания, меланхолично, но не делает скорбь невыносимой.
В Зеленогорске – здания ТЦ и автобусная остановка над ручьем, к сожалению, сейчас здания испорчены, но не необратимо.
Еще дальше она пошла в своих проектах жилых домов для Сестрорецка и Зеленогорска – вернула жилому дому внутренний двор. Он не походит на петербургские дворы-колодцы, далекие от гуманизма. Это собирательный образ южного, «гедонистического», залитого солнцем дворика-патио где-нибудь на бескрайнем пространстве от Ташкента до Италии, — сугубо пешеходный, с клумбами и деревьями… И абсолютно модернистский.
PS
После всего увиденного я хотел бы высказать обобщающую мысль. Есть такой британский журналист Оуэн Хазерли, который написал книгу «Воинствующий модернизм» — довольно радикальный манифест, который направлен против тех, кто этот модернизм сохраняет, то есть меня, например. И он утверждает, что модернизм не жалел и не щадил никого, и сам пощады не заслуживает. И в силу своей изначально заложенной революционности не терпит музеефикации. При этом он любит модернизм. Такая интересная позиция. Сегодняшний день мы начали с кадров деградации и разрушения архитектуры модернизма. И по моему плану закончить должны были прекрасными цветущими садами, которые показывают нам, что модернизм все равно жив и может меняться, может быть гибким, перестраиваться и может быть обращен к человеку. В итоге наш план изменился, и цветущие сады мы все равно увидели, но окончание оказалось вполне себе символическим. Потому что мы начали с разрушения, и разрушением закончили (экскурсия закончилась неожиданным походом в заброшенный санаторий ВМФ – ред.). И в этом, наверное, есть какой-то модернистский дух. Модернизм никого не щадил и никого не жалел. И реальность, действительность, природа, история, человек тоже этот модернизм не щадят. Немножко пафосно, потому что я тоже был под большим впечатлением от такого завершения нашей прогулки.
Теперь по поводу санатория ВМФ. Он спроектирован в 1985 году. Это большое высокое здание – самый излет советского модернизма. Из нового и оригинального, что мы можем про него сказать — здание предполагало полную (до самого верха) облицовку камнем. Я этого не знал, но воочию увидел, что частично эта облицовка была уже начата и доведена, как минимум, в одном месте до самого верха. Здание включает полностью полуциркульную арку, что тоже готовит нас к архитектуре 90-х. С другой стороны, оно несет в себе дух органической архитектуры Райта, дух такого что ли, перехода из 30-х в 50-е американского и европейского. Это все хорошо видно и на изображениях с предполагаемым проектом интерьеров, планом и разрезом. Хронологически достаточно поздний объект, который показывает, к чему пришли поиски Натальи Захарьиной уже под конец ее профессиональной деятельности.
Кстати
Архитектура жилых домов Натальи Захарьиной, на первый взгляд, ничем особо не примечательна. Но стоит чуть дольше задержать взгляд, и начинаешь замечать сложный рисунок пластики фасадов, обилие разнообразных и не всегда повторяющихся элементов; использование ступенчатых форм или террасирование, что придает динамику дому; искусное встраивание объекта в существующий ландшафт. Помимо крупных ЖК («Муравейник», «Змей-Горыныч», «Избушка на курьих ножках» и др.) в Сестрорецке и Зеленогорске увидели целый ряд малоэтажных (от 2 до 4 этажей) ЖК, каждый – со своим неповторимым (закрытым для посторонних) двором-патио. Это как раз реализованная на практике концепция города-сада, гуманизация модернизма. Эти дома с дворами-«колодцами» настолько уютны, что невольно начинаешь завидовать немногочисленным владельцам квартир (в одном доме – всего по 8-10 квартир).
Очень интересно решен комплекс общественных зданий в Зеленогорске, который состоит из вытянутой вдоль шоссе 2-3-этажной торгово-гостиничной части, а также примыкающего сооружения автобусной остановки. Помимо навеса и скамеек, у сооружения есть довольно просторное помещение с разными окнами. Энтузиасты сейчас возвращают первоначальный облик зданию автобусной остановки.
А вот грандиозное здание несостоявшегося санатория ВМФ, медленно обрастающее лесом, очень жаль…
Справка:
Наталья Михайловна Захарьина (1927–1995) родилась в Ленинграде, закончила Академию художеств в мастерской Евгения Левинсона. В 1969 году стала первой женщиной-руководителем архитектурной мастерской (№15) института «Ленпроект». Лауреат госпремии РСФСР (1978 г.) за архитектуру жилого квартала 1А в Пушкине, лауреат международного конкурса «Биеннале-85» за архитектуру жилого квартала № 8 в Зеленогорске. По проектам Натальи Захарьиной в Ленинграде построена музыкальная школа на улице Моисеенко, комплекс зданий крематория на Шафировском проспекте, ЖК на улице Седова. Она руководила мастерской по застройке городов: Пушкин (жилые кварталы, Дом ветеранов науки, Высшее военно-строительное училище, Дом ветеранов архитектуры), Зеленогорск (ТЦ, ЖК, санаторий), Сестрорецк (ЖК, ресторан).
Халмурат Касимов